Ненависть эпохи гибридной войны все время нуждается в точке отсчета. В абсолютном нуле. Эту ненависть все время нужно сравнивать с чем-то очень понятным, святым и хрестоматийным. Скажем, что бы вы чувствовали, если бы самолет с ансамблем песни и пляски Гитлерюгенда, летевший поздравить вермахт со взятием, скажем, Киева, рухнул в Днепр?
Это, наверное, был бы очень трудный вопрос для тех, кто уходил из Киева. Для тех, кто про все это знает по кино, причем упрощенному, адаптированному и советскому, сама ненависть немного киношная, от чего, правда, не легче, в чем и проблема.
Есть реакции первые, искренние, немного детские, порой злые. А бывает по-другому, когда реагируешь не как чувствуешь, а как следует реагировать. Ненависть – тоже норма приличия, так было всегда, и уже очень трудно отличить одно от другого. Скажем, народные гулянья на арабской улице 11 сентября 2001-го – сколько здесь искреннего и человеческого, и сколько культурно-эстетического? Но и арабская улица ныне становится базой для сравнения, единицей измерения, новым абсолютным нулем.
С гибридным вообще все непросто. Как тут не запутаться с ненавистью, если все так причудливо с линией фронта. Есть, конечно, счастливчики, у которых геометрия ненависти проста, как окончание фамилии, и совпадает с государственными границами. И тогда самолет с Гитлерюгендом – идеальный образ, в рамках которого все едино, что Сталинград, что Донбасс, что Алеппо. Только ведь и в Украине есть все, никак, к счастью, не укладывающееся в единый идейный организм, и даже то, что так соблазнительно сравнить с оккупантом в характерной каске и с засученными рукавами – лишь понятный способ придать ситуации хоть какую-то ясность, есть у ненависти и эта функция.
А других, традиционных мотивов, тех, которые веками делали ее настоящей, нестерпимой, толкавшей на все, что угодно, от позора до подвига – как раз не видно. Бремя великих иллюзий более не тяготит гибридную жизнь, а привычка ненавидеть никуда не делась, и как тут быть без битв богов, столкновения цивилизаций и легализации того, что можно легализовать только в совсем горячечном предчувствии глобальной Варфоломеевской ночи. Если сказавшего «жаль, мало трупов» не сдают санитарам, когда ему не отказывают от дома, а, наоборот, тысячами лайкают, значит, должно случиться что-то запредельное, и уже не так важно, случилось оно или нет. Я спросил про тот же гитлерюгенд у человека с абхазскими корнями – что бы он чувствовал, наблюдая из Гагры, как падает в море у Сухуми самолет с ансамблем Сухишвили на глазах у мхедрионовцев, чей боевой дух он должен был поддержать. Он задумался и признался: тогда, наверное, не удержался бы от злорадства. Он оговорился: я бы, наверное, этого не сказал вслух, мне, возможно, было бы за это стыдно, и, наверняка спустя несколько лет это бы и вовсе прошло, но тогда...
Настоящей необоримой ненависти проще быть немногословной. Нынешняя – шумна и подозрительно экстравертна. То, за что принято выдавать злорадство сегодня – скорее, способ легализации того, чего вчера было принято стыдиться. Точно так же, как доблестью ныне считается стрельба из-за спин мирных жителей, и в устах российского президента этот тезис стал декларацией и дарованным откровением.
В Украине нет той войны, которая была в Абхазии или Карабахе, и это знают по обе стороны линии фронта, которая пролегает совсем не так. Гибридная ненависть всеохватна и разнонаправлена, здесь надо уметь ненавидеть одновременно очень много разных материй – с одной стороны, боевиков-дээнэровцев, Кремль, Асада, собственную украинскую власть, тех, кто летел танцевать в Алеппо, тех, кто не считает, что собаке собачья смерть, или, наоборот, кто так считает. На другой стороне немного проще, потому что есть опыт, и все получается – ненавидеть Обаму, хохлов, грузин, ИГИЛ, чеченцев, как тех, которые в ИГИЛ, так и тех, которые против, либералов, псевдолибералов, тех, кто считает доктора Лизу святой, и тех, кто считает ее сребренники. Этому большому и давнему чувству требовалось оформление и название, и оно появилось – ненависть, которую так легко с чем-нибудь сравнить, потому она так на многое похожа. Давая святой вроде ответ, можно не думать о пошлости и подлости вопроса, и так легко перепутать огонь слепой ненависти с огнем, который так помогает притвориться слепым – есть, оказывается, у ненависти и такая, вполне, между прочим, социальная функция.
А потом даже те, кто сам бы себе никогда не позволил обмануться с ненавистью, обманываются с пониманием тех, кто обманулся с ненавистью, и все запутывается окончательно. И уже ничего, казалось бы, ни от чего не отличить. Хотя все на самом деле так просто: если вас спрашивают про Гитлерюгенд, значит вас уже разыгрывают.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
