На фоне Ирана, Брекзита и даже семейства Виндзоров очередные абхазские скандалы могут показаться событиями глубоко местного значения, что, конечно, логично, но очень зря. Абхазский сюжет притворяется абхазским, точно так же, как в середине 90-х мы считали Лукашенко феноменом исключительно белорусским. Абхазия заслужила место в фундаментальных учебниках. Например, по истории СССР. Хотя бы в качестве эпилога.
Конечно, если есть трагикомедия и трагифарс, то должен быть и трагианекдот, и в этом жанре Абхазия могла бы своим лидерством компенсировать все свои аутсайдерства в других сферах. И все открытия на тему несостоявшегося государства сделаны будто для описания ее новейшей истории, частью которой стала арифметика ее революционных масс. В 2004 году в противостояние в честь победы Сергея Багапша вовлеклось десятка полтора тысяч человек, не считая горячих болельщиков. Через десять лет, чтобы привести в президентский дворец Рауля Хаджимба, хватило тысячи сторонников. Ныне для его же низложения потребовалось уже вдвое меньше народу, куда, к слову, менее пассионарного. Венец революционной интерполяции – несколько десятков человек, делающих историю. Почему нет?
И поскольку все так же ясно, как и смешно, одинаково просты вопросы и ответы. Почему так легко и регулярно сносится абхазская власть? Потому что слаба. Нет денег – ни на социальный подкуп, ни на покупку элит. Почему все так беспардонно? Потому что власть слаба, нет денег и нет признания – стало быть, стесняться некого.
Все так. Отсутствие государства создает зону небывало низкого давления, в которую устремляются все, способное на силу, харизму и лихоимство. Полевые командиры, мародеры, люди с большой дороги, приноровившиеся чиновники, пришлые авторитеты и местные главы семей. Только почему все считают это справедливым только об Абхазии? Или о Карабахе, Южной Осетии или Косово?
В самой Абхазии немного путаются, как называть последние события, и от слова «революция» морщатся. Очень легко спутать революцию с порывом под условным названием «пусть хоть что, но не это». В Украине этот проект провели впервые безо всякой революции – чем такое ваше государство, уж лучше «Квартал 95», хуже не будет, но хотя бы посмеемся. Эта позиция вообще тяготеет к анекдоту, то есть к тому самому трагианекдоту, потому что смешное на каждом новом витке становится все хуже и, становясь хуже, становится смешнее. «Чем такое – лучше ничего!» – эта позиция все чаще выглядит лозунгом революции на наших бескрайних просторах, потому что надежды построить что-то лучшее все меньше, и, значит, остается рушить то, что может стать только хуже. Этот тезис понятен на большинстве языков народов СССР, просто кто-то всегда оказывается во главе какого-то тренда. Теперь вот Абхазия оказалась символом того, что выстроено на постсоветских руинах, и деликатно именуется fail state. Между тем в самом слове fail есть что-то оптимистическое: ну, пытались люди, но не получилось. Только это не про нас. В нашем случае с самого начала, от Бреста до Владивостока и от Кушки до Игарки, государство никто строить не собирался и никто его не ждал.
На развалинах государства, которое своей единственной функцией и святым предназначением видело подавление общества, ничего путного в большинстве случаев не возникает. И в этом есть своя логика.
Брекзит, конечно, Брекзитом, и вообще у любителей посомневаться в демократии поводов для злорадства всегда будет в избытке. Но практика и историческая статистика показывают, что исчезают все-таки государства именно такого антигосударственного типа. Может быть, потому и исчезают – при всем величии разных безумных идеалов и учений, при всем тщеславии отдельных маньяков эти мотивации все равно не отвечают на вопрос о практическом смысле существования образований, подобных полпотовской Кампучии или СССР. Их удел – вечный экзистенциальный кризис, на разрешение которого все каждый раз надеются, и зачастую напрасно. СССР, с точки зрения тех, кто пришел на его руины, был бессмысленным прежде всего тем, что украсть в нем по большому счету можно было лишь в той степени, что покараулить. Поэтому после некоторого сопротивления отдельных идеалистов государство как инструмент борьбы с обществом было быстро реформировано в форму существования элиты, которой ничем не надо себя сдерживать. Все. Никаких других функций нет, а все остальное, включая отношения с чужим миром и своим обществом, вторично и сиюминутно и потому вариативно. Есть Абхазия и есть, скажем, Узбекистан. Или Чечня, над которой оптимисты смеются так неосторожно только потому, что не знают, как когда-то смеялись над лукашенковской Белоруссией. Где-то с обществом приходится договариваться, где-то, чтобы никто не искал государства в этой вечно темной комнате, власть объявляет его глубинным. Но обязательно – родиной. Оно может наблюдать за каждым сверху, а может стоять в сторонке – это вопрос технологии воровства и общественного договора, который опять же может быть написан в духе декларации прав и свобод, а может – в жанре лагерного распорядка. Реформы и прогресс – не обязательное требование истории, как принято считать в другом, состоявшемся мире, а дело доброй воли или блажи правителя, которая быстро проходит, какую революцию ни устраивай – оранжевую, розовую, бархатную, особенно тюльпановую. Или вот теперь мандариновую – по третьему кругу.
Каждая революция начинается как запрос на настоящее государство, а заканчивается как очередное решение конфликта элит, которым никакое государство как не требовалось, так и не потребуется завтра. Революцию затевает проигравшая элита, делает общество, а плодами ее пользуется элита, которая считает себя выигравшей, и вопрос не в том, чтобы проследить за руками очередных победителей, а в том, чтобы им наконец объективно потребовалось государство, а с этим все никак.
Деньги ни при чем, обман вместо государства происходит одинаково хоть в России, хоть в Нагорном Карабахе, потому что деньги нужны лишь для того, чтобы большую часть украсть, меньшей частью дать тем, у кого украли, и из этой меньшей части что-то тоже украсть. Это называется государством на всем великом пространстве некогда никогда не заходившего солнца, вне зависимости от наличия пальм, моря и факта членства в ООН. Кстати, о том, что международное право не стоит и нескольких цифр после запятой в очередных откатах, гордо заявили на днях отнюдь не в Сухуми.
Слабость власти ни при чем. Это вообще миф. Нет на наших широтах власти слабой или сильной. Есть, повторим, только разные жанры написания социального контракта и аппетиты элиты. Конечно, традиция важна. Только традиции, причем, как правило, самые скверные, обычно подменяют собой государство там, где это государство не состоялось именно потому, что и не собиралось состояться. Что там еще принципиально отличает Абхазию от прочих бенефициаров заклятого наследства?
В общем, жили без государства, нечего и привыкать. Просто желательно так и сказать, а не смеяться над теми, кто по стечению обстоятельств на несколько исторических минут опередил время. Хотя, конечно, возможность выйти на площадь при любом раскладе лучше отсутствия такой возможности. Если когда-нибудь что-нибудь сколь-нибудь удачно сложится, привычка может пригодиться.
Но может и не пригодиться, в чем, собственно, и беда.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
