ПРАГА--Трагедия, которая произошла с женщиной-трансгендером Кесарией Абрамидзе через день после принятия парламентом закона против ЛГБТ-пропаганды, всколыхнула грузинское общество и заставила вновь заговорить о том, насколько уязвимы в Грузии права женщин вообще и трансгендерных в частности, и как государство законодательно способствует разжиганию нетерпимости к людям ЛГБТ-сообщества. Об этом мы говорим с литератором, переводчиком на грузинский язык иностранной литературы, преподавателем «Американской академии» имени Гиви Залдастанишвили Хатуной Цхададзе.
– Хатуна, о чем вам говорит убийство Кесарии Абрамидзе?
Восприятие женщины вообще в нашем обществе, как собственности, партнерами-мужчинами, будет то муж или любовник, является частью повседневной жизни в Грузии
– Убийство Кесарии, которое, возможно, просто совпало с принятием закона о запрете ЛГБТ-пропаганды, для меня – еще одно доказательство того, что гендерное насилие, а в данном случае столь ужасное убийство, является очень серьезной проблемой вообще в Грузии. Я, конечно, не специалист гендера, я просто постараюсь поделиться с вами тем, как я вижу лично эту трагедию. Для меня убийство Кесарии имеет несколько пластов: это в первую очередь для меня убийство женщины, потом, конечно, убийство женщины-трансгендера. И восприятие женщины вообще в нашем обществе, как собственности, партнерами-мужчинами, будет то муж или любовник, является частью повседневной жизни в Грузии. И не только, скажем так, ведется работа по изменению менталитета в этом направлении, но наоборот, этот опасный стереотип вообще постоянно подпитывается, если можно так сказать, и укрепляется вообще всеми институтами общества, и в первую очередь, конечно, я бы сказала, представителями церкви.
А что касается убийства женщины-трансгендера, то мне оно говорит еще о многих проблемах нашего общества. Один тот факт, что, насколько мы знаем сейчас, ее убил мужчина, ее партнер, – да, очевидно, его же никто не заставлял быть с ней, он этого хотел, но ему, вероятно, было стыдно за то, что Кесария была трансгендером, и он, наверное, скрывал от своих знакомых и близких именно этот факт, пытался как-то скрыть от общества, что у него были отношения с женщиной-трансгендером. И, знаете, я не говорю, что если бы Кесария не была женщиной-трансгендером, ее жизнь не была бы в опасности, но, я думаю, она могла бы быть жива сейчас.
И второе, что в очередной раз еще выявило, по-моему, это убийство, и самое страшное во всем этом, – это реакция общественности…
– Вот и хотела задать вам этот вопрос. Каждый очередной случай гендерного насилия вызывает возмущение в обществе, согласитесь, и каждый раз кажется, что эта волна, наконец, что-то изменит в подходе к проблеме защиты прав человека. Но общество пошумит максимум с недельку, и потом все стихает до следующего кошмара. Почему так происходит, почему общество не может добиться того, чтобы человек и его образ жизни, если он, конечно, не представляет опасности для окружающих, был бы неприкосновенен?
– Знаете, это очень трудный вопрос. Совершенно очевидно, что мы, как общество, до этого не дозрели, и со стороны правительства не делается никаких шагов, чтобы мы как-то продвинулись в этом направлении. По тем комментариям, которые я читала, значительная часть нашего общества была совершенно потрясена произошедшим, но есть часть, которую вы тоже наверняка знаете, которая вообще высказывала комментарии, полные ненависти, по поводу этого жестокого убийства, и люди, которые вообще даже не проявляют никакой жалости и говорили даже (мне повторять даже страшно), что она заслужила смерти. Так что я не знаю даже с чего начать и как мы можем с этим бороться, как общество. Очень это трудный вопрос.
Правоохранительные органы, закон вообще очень неадекватно сейчас реагируют на эти случаи, на случаи вообще насилия в отношении женщин
Я думаю, что одна проблема еще, которая характерна при таких убийствах, это то, что явно ощущается чувство безнаказанности. Вот если бы не было этого, и если бы общество знало, что будет соответствующая реакция со стороны правоохранительных органов или со стороны закона, такого случалось бы намного меньше, я думаю. Правоохранительные органы, закон вообще очень неадекватно сейчас реагируют на эти случаи, на случаи вообще насилия в отношении женщин, и это ощущение безнаказанности усугубляется еще и тем, что человек, совершающий подобное преступление, даже чувствует в таких случаях (когда это касается людей-трансгендеров, еще повторяю, это страшно даже сказать), но какую-то поддержку даже со стороны значительной части общества. И вот я думаю, что если бы Кесария не была трансгендером, убийца мог не осмелиться на такой поступок.
– Мы не раз поднимали тему гендерного насилия, не раз говорили о том, что должны ломать стереотипы, которые толкают к замалчиванию этих проблем. Но получается, что мы еще больше отдаляемся от возможности создать какое-то толерантное общество. Какую роль в этом играют законы, которые принимают власти, вот тот же закон о запрете ЛГБТ-пропаганды, вы о нем упомянули, который был принят в третьем чтении вот буквально несколько дней назад?
– Знаете, закон очень важен, даже вот это имеет центральное значение, потому что, как я уже говорила, возможно, это было совпадение, но совпадение это очень символическое и пугающее. Фактом является то, что этот закон подрывает всякую толерантность по отношению к меньшинствам вообще, и таким образом является прямым и открытым подстрекательством, призывом даже к насилию и дискриминации, не говоря уже о том, что этот закон прямо противоречит международным обязательствам Конституции Грузии. Так что он является грубым нарушением прав человека и еще больше усиливает опасные стереотипы и ненависть в нашем обществе.
Закон является как раз той формой принуждения, которая характерна именно для развитого общества. Если бы мы ждали, что изменится менталитет, какие-то мифы разрушатся, нам бы пришлось, наверное, ждать веками
Еще про роль закона я бы сказала... Вот если думать, что мы подождем, пока общество разовьется и усовершенствуется, постепенно созреет, постепенно разрушатся мифы, поменяется менталитет и все такое, то для меня это вообще полная иллюзия, потому что закон является как раз той формой принуждения, которая характерна именно для развитого общества. И, знаете, если бы мы ждали, например, что изменится менталитет, какие-то мифы разрушатся, нам бы пришлось, наверное, ждать веками. Приведу простой пример, вы, наверное, помните: если бы государство подождало, пока грузинские водители поймут, что важно пристегивать ремни безопасности или уступать дорогу пешеходу дорогу, наверное, вообще ситуация никогда бы не изменилась. Но как только были приняты соответствующие меры за эти нарушения, то буквально со следующего дня вся страна, как один человек, пристегнулась ремнями. И после введения этого закона прошло всего 10-15 лет с момента введения этих правил, и оно уже вошло в привычку. Я хорошо помню, что говорили, что вот грузинский мужчина никогда не будет носить ремень, не будет пристегиваться и так далее…
Так что да, закон как искусственная мера, ускоряет перемену в обществе и меняет менталитет, а не наоборот. Когда что-то уже изменено в менталитете, когда что-то уже закреплено, скажем так, на уровне привычки, это вообще не нуждается в законе. Закон необходим. Я думаю, этот закон необходим, именно для того, чтобы определенное поведение стало нормой, привычкой – вот это очень важно. Так что закон именно должен как бы приходить первым – потом рушатся мифы. Я в это очень сильно верю.
– Да, но при этом принимаются законы абсолютно противоположного толка…
– Да, в этом дело. Я говорила о законах, которые должны принимать, чтобы изменить менталитет, изменить какие-то мифы, которые очень вредны и очень опасны. А мы что делаем? Мы принимаем как раз совершенно противоположное – то, что вообще опасно для общества и накаляет ненависть до такой степени, что я вообще... Мне даже страшно подумать, как все будет. Сейчас люди начали уже говорить о книгах, фильмах, например. Я вчера услышала, что наш Театральный университет ставит, скажем так, ремейк итальянского фильма, где главный герой – человек-гей в компании друзей. И я не знаю, ремейки делали в 25 странах, вообще, этот фильм зашел в книгу рекордов Гиннеса.
– Какой это фильм, как он называется?
– Называется «Perfetti sconosciuti» по-итальянски – «Идеальные незнакомцы», «Perfect Strangers» на английском. И вот вчера я узнала, что в версии Театрального университета, которую они ставят, изменили (ориентацию) этого человека, и теперь этот персонаж у них – гетеросексуал. Я вообще в шоке была, потому что это же цензура. Что такое тогда цензура?
– Плюс нарушение авторских прав...
– Именно. Вот я как раз вчера интересовалась: хорошо бы узнать у них, у кого они купили. Я-то надеюсь, что купили, и это не пиратство. И вот, как они на это все смотрят? Вот так искажать из-за цензуры сюжет, – вот до таких комических вообще ситуаций мы доходим. И люди, которые этого вообще не признают, говорят: как цензура может касаться литературы, как цензура может касаться кино? Как будто у нас не было такого опыта. Это будет везде – это будет касаться литературы, это будет касаться школы, это будет касаться всего совершенно. Это не может так пройти. И мы уже не перед этим, мы в этом живем уже…
– Хатуна, вы работаете со старшеклассниками. Какое отношение у них к этой проблеме – она вообще их трогает? Я спрашиваю, потому что, может быть, надежда есть на какое-то новое поколение? Ведь это важно, насколько подготовленными они будут к тому, чтобы бороться с такими проявлениями.
Мы все это встречаем в литературе ведь, о человеке, и там и о сексуальности, и о всяком будет речь идти. Как это отличать? Как темы вообще исключать? Про какую любовь мы будем говорить?
– Знаете, тоже страшно об этом думать. Как-то мне повезло, потому что я сама работаю в школе, которая как-то отличается – это «Американская академия», у нас свободы больше, чем в обычных школах грузинских, даже в других частных школах. Так что моя школа как-то является исключением, скажем так. Но в основном везде люди будут бояться этого. В грузинских обычных школах, государственных школах, учителя никогда не будут затрагивать тем каких-то таких, деликатных. А с детьми и особенно с подростками, нужно говорить обо всем. Мы все это встречаем в литературе ведь, о человеке, и там и о сексуальности, и о всяком будет речь идти. Как это отличать? О чем можно говорить? Как темы вообще исключать? Про какую любовь мы будем говорить? У меня старшеклассники, уже 12-й класс, и мы как раз сейчас «Декамерон» читаем. Мы сегодня читали и смеялись с детьми: нас, наверное, скоро арестуют, потому что [Джованни] Боккаччо как раз не скрывает ничего, и это в 14 веке. Так что вот... Конечно, «Декамерон» не будут читать в школах при этом законе и при такой ситуации. Цензура уже действует, и если это не касается меня лично, это не значит, что не касается других.
– Буквально пару часов назад, просто изучая вот этот вопрос, наткнулась на такую формулировку социальной роли женщины в Грузии: «Поскольку культура Грузии патриархальная, женщинам предоставляется рыцарская форма уважения». Может, причина того, что в гендерном равенстве мы идем назад, кроется именно в таких мифах?
– Ой, как нам надоело все это. Женщинам не нужны – ни грузинским, никаким женщинам не нужны рыцари, конечно, женщинам нужно настоящее уважение. Так что вот это фасадное рыцарское уважение на самом деле ничего не значит, а наоборот, унижает женщину и способствует дискриминации. Так что подобный миф и правда совершенно лживый и лицемерный, я думаю. Да, они могут вызвать как бы улыбку, но на самом деле они очень опасные, я думаю. Так что нам нужно учить детей, что защита прав женщин, феминизм вообще, это не означает, что женщины там выше или как-то лучше мужчин. Я это говорю, потому что мужчины очень часто именно так понимают феминизм и очень боятся его, а нужно учить, что женщины и мужчины должны просто пользоваться равными возможностями, в первую очередь, правами и равными свободами. Вот этому нужно учить детей – и мальчиков, и девочек, по-моему.
Председатель совета по гендерному равенству, сама женщина, в первую очередь, не должна бояться называть вещи своими именами
Знаете, я еще хотела сказать: не знаю, может, я что-то пропустила, но следила за этим и (отметила), что из представителей власти, которые как-то высказались про это убийство, мужчины молчат в основном. А вот Нино Цилосани, председатель парламентского совета по гендерному равенству, (Нино Цилосани была в числе 84 депутатов проголосовавших за гомофобный пакет законодательных изменений – прим. ред.) – я читала ее статус в фейсбуке, – выразила обеспокоенность по поводу этого страшного убийства. И я обратила внимание, как она высказалась – очень взвешенным тоном, написала, что история закончилась трагически, Кесария скончалась. Кесария не скончалась, ее жестоко убили! И председатель совета по гендерному равенству, сама женщина, в первую очередь, не должна бояться называть вещи своими именами, по-моему. Она не должна выражать обеспокоенность или что-то такое, она должна кричать, орать, бить тревогу и вообще не останавливаться и призывать людей занять конкретную позицию. Вот такой момент. Очень ведь важно называть, давать событиям правильные имена. И обычно мы реагируем тогда, когда называем вещи соответствующими именами, а не избегаем правды.
Форум