Ложь и правда грузинской революции

«В стране нет заряда для того, чтобы произошла революция, переворот. Для этого нужны основания», – заявил в интервью «Имеди» мэр Тбилиси, генсек правящей «Грузинской мечты» Каха Каладзе. «Наша цель в том, чтобы протестный заряд был во всей Грузии, каждую следующую неделю наш протест будет обостряться, что окончательно разрушит систему», – сказал один из лидеров оппозиционного «Единства – Национального движения» Георгий Вашадзе в эфире телекомпании «Формула». «Мы должны увидеть, что и как произойдет, насколько готово общество к серьезному масштабному протесту. Сложностью является то, что управление уличным протестом требует соответствующих лидеров, это специфическое дело. Таких лидеров у наших партий, которые возглавляют процесс, немного. И в их сознании происходит определенный революционный процесс, и также важно, смогут ли они стать такими [лидерами]. Время очень ограничено. Не знаю, как и какой заряд накапливается сейчас», – заявил в интервью IPN эксперт Гия Хухашвили. Директор центра европейских исследований Фонда Рондели Каха Гоголашвили полагает, что «заряд оптимизма тех, кто стоит [и протестует] на улицах, растет» («Формула»). Политики и политологи, которые рассматривают последние события в Грузии с разных, зачастую противоположных точек, постоянно упоминают «заряд», «настрой», «дух» и т. д., говорят о нем, как о необходимом ингредиенте, поэтому стоит исследовать эту таинственную субстанцию.

Очевидно, что протестный заряд нельзя измерить в кулонах, фарадеях и ампер-часах, но малоэффективны и социологические инструменты. Изредка респондентов спрашивают, готовы ли они отстаивать свои взгляды, принимая участие в митингах, но готовность к протесту далеко не всегда тождественна готовности к постоянному личному присутствию на акциях в рамках многодневных кампаний и тем более к радикальным шагам. Вопрос «Готовы ли вы принять участие в революции?» не задавали гражданам никогда. Власти, услышав подобное, сразу схватятся за Уголовный кодекс, да и сам термин «революция» не все понимают одинаково. Формулировка Каладзе «революция, переворот» стилистически корява, но вряд ли случайна.

С переворотом дело обстоит проще, поскольку в новейшей истории есть окровавленный прообраз, который исследователи описывают одинаково. В январе 1992 года к власти пришел Военный совет, свергнувший Звиада Гамсахурдия. Поклонники первого президента предпочитают звонкие термины «хунта» и «путч», и их, в принципе, можно принять с уточняющей оговоркой: путч обычно упоминают, когда его организаторы не пользуются широкой поддержкой, а вооруженные противники Гамсахурдия опирались на симпатии большинства элитных группировок и значительной части населения (последнего «звиадисты» не признают никогда). Позже оппозиционеры по разным поводам неоднократно упоминали «конституционный переворот», но эксперты расходились в оценках, и это словосочетание превратилось из (не)точного определения в затасканный пропагандистский штамп. «Мятеж» почти всегда связывали с военным контекстом, например, когда в 19 октября 1998-го полковник-«звиадист» Акакий Элиава попытался двинуть танки на Кутаиси (сам-то он считал, что восстанавливает законную власть) и когда в последующие годы перепуганные правители обвиняли офицеров в подготовке вооруженного выступления в интересах оппозиции (Мухрованский эпизод 2009-го и др.). А самым туманным термином, связанным со сменой власти, в Грузии остается «революция» – говоря о ней, каждый подразумевает что-то свое.

Формулировка Ханны Арендт покажется кому-то категоричной, но, возможно, ей удалось ухватить суть: «Только там, где наличествует пафос новизны и где новизна сочетается с идеей свободы, мы имеем право вести речь о революции». У нее была еще одна интересная реплика: «Кондорсе однажды, думаю, в 1793 году, сказал: революцию лишь тогда можно назвать революцией, если она имеет своей целью свободу, что есть нечто другое, чем прогресс… Революция должна создавать институты, в которых возможна свобода. И такие институты, которые не подчинены прогрессу. Внутри институтов может происходить прогресс, но необязательно».

Революция выводит на первый план принципиальные, всеобъемлющие изменения в жизни общества, вытесняя на второй средства – мирные или не очень. Для сторонников Михаила Саакашвили «Революция роз», безусловно, была и остается коренным положительным переломом в новейшей истории Грузии, но их оппоненты презрительно кривятся: «Какая же это революция, это спектакль, власти им подыгрывали» и нередко добавляют, что реформы сами по себе, как и создание жестокого полицейского режима, тоже не революция. Они предпочитают называть революцией смену власти в 2012-м вкупе с последующими событиями, полагая, что они привели к масштабным, спасительным для страны переменам. Их оппоненты не согласятся с этим утверждением даже под дулом пистолета.

Иногда в статьях встречается выражение «национально-освободительная революция», но и оно будто бы наталкивается на невидимую преграду. Независимость была провозглашена лидерами освободительного движения, и при них же начали рассыпаться советские структуры. Но революционный по своей сути переход к новой общественно-политической формации с развитием капиталистических отношений, приватизацией, возникновением очень слабых поначалу демократических институтов и т. д. произошел уже при их преемниках, получивших власть в результате государственного переворота 1992-го. Большинство из них принадлежало к старой советской элите либо служило ей. Не все рискнут описать процесс с участием двух сцепившихся в смертельной схватке сил как одну революцию, тем более что сложившийся в итоге порядок вещей имел слишком много точек соприкосновения с прежним советским. Так что выражение «национально-освободительная революция» обычно воспринимают лишь как редкую ласкающую слух метафору.

В кровавой летописи тоталитаризма есть два характерных примера. Ленин в своих работах не называл приход большевиков к власти революцией, но исключительно «октябрьским переворотом». Социалистическая революция в его понимании была процессом, который продолжался и расширялся. Нацисты в Германии постоянно твердили о «национал-социалистической революции» и прежде всего имели в виду не успех на выборах или «День Потсдама», а всю совокупность радикальных изменений, связанных с утверждением их диктатуры. Можно коснуться и других периодов: историки относят к эпохе Французской революции события, произошедшие в течении 10 лет со дня взятия Бастилии до переворота 18 брюмера. И португальская «Революция гвоздик» 1974 года, вероятно, называлась бы как-то иначе, если б она не обеспечила полный демонтаж режима «Нового государства» Салазара и его наследников. Впрочем, грузины обычно видят в революции сам акт свержения прежних правителей, а не последующий процесс. Значительная часть политических комментаторов не копается в терминах с упорством археологов, отдавая предпочтение экспрессии жестов и фраз, таинственному «заряду», позволяющему смести старый режим. Их сбивчивые монологи о революции чем-то напоминают сцену штурма Зимнего дворца в фильме Сергея Эйзенштейна «Октябрь», у которой было очень мало общего с реальными событиями. В 99% случаев дискуссия касается не объективных предпосылок или сущности революции, а сценариев низложения правителя. В ее рамках революцию определяют методом исключения как способ смены власти с участием широких масс не путем выборов и не путем путча; в конечном счете в ней видят лишь технологический аспект. Политологи справедливо сочтут такой подход еретическим и крайне ограниченным, но следует признать, что бóльшая часть общества подразумевает под революцией именно это и полагает, что для нее необходим заряд/настрой/дух.

Как могут выглядеть его проявления перед лицом вооруженных до зубов рассвирепевших силовиков? Согласно отчету Transparency International Georgia, 1 октября 2012 года, в день парламентских выборов, на 46-й избирательный участок в Хашури пришли вооруженные люди, которые переписали итоговые протоколы в пользу правившего тогда «Нацдвижения», на 19-м участке спецназ «избил и выгнал наблюдателей», а представители миссии ОБСЕ сообщили, что «на 5-й и 45-й участки ворвался отряд специального назначения». В архивах сохранилась видеозапись с 10-го участка: некто в маске ломится в комнату, где сидят члены комиссии, однако находящиеся в коридоре представители оппозиции не бегут от человека с пистолетом, а наоборот наседают на него; позже часть из них закидала машины спецназа камнями. Для этого, несомненно, требовались храбрость и ощущение собственной правоты. Можно вспомнить начало 1992-го и «звиадистов», которые продолжали участвовать в митингах после того, как 2 февраля их шествие было расстреляно (в разных источниках говорится о 12, 15, 23 погибших). Есть что вспомнить и рядовым участникам «Революции роз» (23 ноября 2003-го они предполагали, что силовики применят самые брутальные средства, и тем не менее продвигались к зданиям Госканцелярии и парламента), и оппозиционерам 2008-2009 годов, вновь и вновь выходившим на улицы несмотря на избиения и угрожающие телефонные звонки, и тем, кто продолжал протестовать после жестоких действий полиции в «Ночь Гаврилова» (20.06.19). Страх, несомненно, можно преодолеть, но очень сложно определить, когда именно граждане проявят завидное мужество в ходе политической борьбы, а когда предпочтут отступить.

Социологические замеры тщетны еще и потому, что многие респонденты попросту лгут, когда речь заходит об их гражданской позиции или – в той или иной форме – принципиальности. Недавний опрос Axios/Harris Poll показал, что 23% американских избирателей обманывали близких, когда говорили, за кого проголосуют на президентских выборах. В лжи признались 48% представителей Gen Z (годы рождения 1997-2012), 38% миллениалов (1981-1996), 17% опрошенных из Gen Х (1965-1980), 6% бумеров (1946-1964) и представителей старших поколений. Глава Harris Insights & Analytics Джон Герзема отметил, что «поляризация стала настолько токсичной, что многие американцы прибегают к самоцензуре или лгут, дабы сохранить рабочие, социальные и семейные отношения». Дела в Грузии вряд ли обстоят лучше, и проблема не только в более токсичной поляризации – здесь мало кто готов честно признать, что лгал близким, хотя почти каждый неоднократно встречал лоялистов, участливо поддакивающих оппозиционерам и критиков правительства, которые мечут громы и молнии в соцсетях и в то же время заверяют социологов или родственников-госслужащих, что проголосуют за правящую партию. Нарастающий поток лжи подрывает доверие к соцопросам, а они и без того часто становятся инструментом манипуляций. Примечательно, что самый точный прогноз итогов выборов в США выдал искусственный интеллект: в рамках эксперимента, проведенного в Уханьском университете, он обработал большое количество данных и смоделировал алгоритмическую копию социума (см. статью Simulating and predicting public opinions in surveys using large language models). Это позволяет представить «дивный новый мир», в котором исследователи будут считать ответы респондентов менее достоверными индикатором, чем просчитанные ИИ реакции их цифровых двойников. Но в данном случае важнее задуматься о влиянии лжи на расчеты политиков. Они, как бы дико это не прозвучало, то и дело пытаются легитимизировать ее.

9 сентября 2012 года основатель «Грузинской мечты» Бидзина Иванишвили начал свое выступление на митинге в Телави все с того же «заряда»: «Вы очень сильно заряжены, видимо, после вчерашнего ваш заряд увеличился». Чуть позже он сказал: «Я знаю, что власти позволяют себе много бесчестного, знаю и то, что в районах прямо раздают деньги и занимаются подкупом. Не продавайте ваше достоинство. Если вам дают деньги, берите их. Это часть украденного у вас, которое отняли, а теперь возвращают. Вы можете взять их с достоинством, но призываю вас поступить достойно на выборах [т. е. проголосовать за «Мечту»]». А незадолго до выборов 2024 года оппозиционные активисты распространяли в соцсетях картинку с текстом «Государственный служащий, обмани своего начальника / директора / главу районной администрации… Проголосуй за европейское будущее твоей страны. Никто не узнает, за кого вы проголосовали». Подобные призывы покажутся неприемлемыми людям, которые считают, что нужно смело и открыто отстаивать свои принципы и в случае необходимости швырять тридцать сребреников в перекошенные лица мерзавцев, даже если это грозит переломом конечностей в подвалах охранки. Но им постоянно подсовывают что-то похожее на знаменитую альбигойскую формулу: «Клянись и лги, но не раскрывай тайну». Такой подход может показаться политикам тактически выгодным, но в конечном счете он ведет к распространению аморального конформизма, который превращает участие в политической жизни в периодическую демонстрацию лояльности то одной, то другой из противоборствующих сторон, обесценивая осознанный выбор, да и саму свободу воли. И если кто-то торжественно заявляет перед целевой аудиторией, что готов бороться до победного конца, из этого вовсе не следует, что он говорит правду. Подлинная решимость обычно немногословна.

Историк Хью Томас в книге о гражданской войне в Испании писал: «Ричард Беннет, работавший на Барселонском радио, рассказал мне, как в его дверях возникли два человека с гранатами, которые прямо спросили его: «Ты на чьей стороне?» – «На вашей», – мудро ответил тот». Сегодня что-то похожее часто говорят не только перед лицом смертельной угрозы, но и опасаясь малейшего дискомфорта, и это вряд ли происходит исключительно из-за коллапса «больших идеологий».

Как подобная гибкость соотносится с пресловутым «зарядом» или «настроем»? Феномен virtue signaling (демонстрации добродетели) с присоединением к воззрениям, популярным в обществе (точнее в важном для индивида кластере), присутствовал в грузинской политике всегда. Но именно социальные сети сделали возможной моментальную реакцию, которую видит и оценивает чуть ли не вся планета, превратив ее в одну из основ общественной жизни. Зачастую люди просто стремятся «заселфиться» – в прямом и переносном смысле – на фоне резонансных событий, ожидая одобрения окружающих. Наблюдатели, которые пытаются измерить «заряд», часто путают волны virtue signaling с массовой готовностью биться до последнего против правительства (или за него). Связанный с многодневными акциями дискомфорт и осознанный риск требуют серьезной мотивации и внутренней цельности даже от партийных активистов, что уж говорить о симпатизирующих им гражданах. Сидеть в палатках, подвергаясь давлению полиции, нелегко, тем более что поздняя осень 2024-го холоднее весны и лета 2009-го, когда в центре Тбилиси в течение трех месяцев был развернут «палаточный город».

Также очевидно, что «заряд» не тождественен количеству митингующих. Некоторые сторонники оппозиции, радуя лоялистов, сетуют, что в последних акциях принимает участие меньше граждан, чем они ожидали, и пытаются ответить на вечный вопрос грузинской политики: «Почему люди (не) выходят на улицы?». В период национально-освободительного движения митинги, помимо прочего, являлись средством распространения информации и подрывали монополию властей, которые полностью контролировали СМИ. Позже появилось множество газет, затем телекомпаний, началась эпоха социальных сетей, и информационная функция митинга отмерла. Вместе с ней постепенно усохла и агитационная функция: современные протестующие в большинстве своем уже «разагитированы» благодаря постоянной погруженности в информационное поле. Также митинг служит площадкой для объединения единомышленников, обмена эмоциями между ними и лидерами: его участник ощущает, что он не одинок, что пресловутый «заряд» действительно существует, а порой и накапливается. Эта функция во многом была перехвачена соцсетями. Но митинг тем не менее оставался средством демонстрации протестных настроений в обществе и возможностей оппозиции, а в период обострения мог обеспечить физическое давление на власти (блокировка зданий, магистралей и т. д.). Снижение численности митингующих по сравнению с 80-ми и «нулевыми» не должно удивлять; сравнивать митинги разных десятилетий, по большому счету, некорректно. Однако память играет с политиками и наблюдателями дурную шутку, заставляя их сопоставлять застрявшие в подсознании образы с актуальной ситуацией на улицах. Формы выражения протестных настроений, как и технологии управления ими, изменились, но большинство грузинских политиков не успели это осознать. Они не всегда понимают, что многие граждане не готовы тратить свое время, чтобы в очередной раз услышать те же лозунги или прошагать в колонне пару километров, но это не значит, что они ленивы или трусливы. «Заряд» есть, однако сегодня поймать его труднее, чем нейтрино, и растерянные взгляды все чаще блуждают в поисках харизматичного вождя с обостренным чутьем и продуманным планом, что свидетельствует не о неискоренимом вождизме, а скорее о некомпетентности старых лидеров.

Из шуточного диалога в перерыве между лекциями:

– Мы должны осуществить ментальную революцию!

– Будьте добры, потренируйтесь сначала на сексуальной!

Летописцы «цветных революций», рассматривая их социальные, политические и технологические аспекты, всегда оценивают внутреннее состояние режима: важными факторами считаются раскол в правящей группировке, лояльность силовиков, степень консолидации сторонников правительства и т. д. Бидзина Иванишвили достаточно последовательно готовился к нынешнему кризису, устранял конфликты в своем окружении, проводил кадровые перестановки, задабривал силовиков разнообразными бонусами и, вероятно, имел определенные основания для того, чтобы сказать сторонникам на митинге 29 апреля нынешнего года: «Сегодняшняя Грузия – не Грузия времен Шеварднадзе и не Украина времен Януковича». Там же Иванишвили произнес еще одну нашумевшую фразу в связи с выступлениями против закона об «иноагентах»: «Они сейчас преждевременно растрачивают энергию, которую должны были накопить к осени… Преждевременная трата энергии полностью лишит сил и без того ослабленную агентуру». Опять эта таинственная «энергия»! Что конкретно он имел в виду?

Акции против закона об «иноагентах» 2023-го и 2004-го запомнились очевидцам, прежде всего, из-за участия в них большого количества молодых людей, которые в современной Грузии обычно аполитичны. «Рейв-революция» мая 2018-го была достаточно специфичным эпизодом и касалась ограниченного круга вопросов. К тому же финал ее последней акции подпортил общее впечатление: полиция, по сути, эвакуировала ее участников, которых намеревались побить разъяренные ультраправые (тоже в основном молодые люди). Но весна 2023-го многое изменила, хотя, конечно, против Иванишвили выступила не вся молодежь. Опрос, проведенный NDI осенью 2023 года, т. е. уже после первого раунда борьбы вокруг злополучного закона, показал, что среди 19% респондентов, выразивших симпатии «Грузинской мечте», возраст 13% был от 18 до 34 лет, 20% – от 35 до 55, а 24% больше 55. Для «Нацдвижения» те же показатели составили 2%, 4% и 4%, для других партий – 14%, 10% и 13%. Ответ «К моим взглядам не близка ни одна партия» в тех же группах выбрали 50%, 48% и 42%, отказались от ответа 16%, 10% и 11%. Ситуация требовала внимания «партии власти», но не выглядела трагической, поскольку молодые люди и в Грузии, и во всем мире относится с недоверием и неприязнью прежде всего к властям. Но тем не менее, первая попытка принятия закона об «иноагентах» вызвала протест множества молодых людей, сконцентрировала ту самую «энергию» в одной точке, и власти сочли за благо отступить. Когда в 2024-м Иванишвили вернул законопроект в парламент, он не мог не понимать, что вызовет аналогичную реакцию. Но в то же время он, по сути, вынудил лоялистское сообщество, которое в 2023-м откровенно растерялось, увидев значительное количество студентов на улицах, выработать защитный психологический механизм. Госпропаганда иногда прямо, а иногда в подтексте убеждала их, что протестующих молодых людей не так много, что органы уже взяли их на карандаш, что они если не подкуплены, то обмануты, что они принадлежат к мягкотелой генерации и в большинстве своем не способны драться всерьез (в широком смысле), в отличие от представителей старших поколений, окончивших «уличную академию», имеющих за плечами опыт войн, выживания в разрушенной стране, политической борьбы в более суровых условиях. После такой обработки многие лоялисты перестали опасаться энергичного натиска молодежи – одного из ключевых факторов успеха «цветных», да и всех остальных революций. Также, реагируя на призывы спикеров «Мечты», они пытались «распропагандировать» молодых родственников – этому способствовал (относительно) патриархальный характер среднестатистической грузинской семьи и в целом консервативного общества вкупе с негативным отношением к политике как таковой. В ходе одного из опросов CRRC 74% респондентов заявили, что им не понравилось бы, если б их сын занялся политикой (77% сказали то же самое о дочери). Не исключено – и обильные комментарии в соцсетях подкрепляют это предположение, – что лоялистам старших поколений хочется каким-то образом отомстить за парализующую оторопь, почти страх, испытанный ими в период двухсерийного кризиса вокруг закона об «иноагентах». Резюмируя, можно сказать, что «энергия» страшна и наиболее эффективна до тех пор, пока ее природа не изучена, не взвешена на воображаемых весах и не объявлена слишком легкой.

«Грузинская мечта» не сумела нейтрализовать угрозы, связанные с молодежным протестом, но ей отчасти удалось лишить его самодостаточности и уникальной идентичности, связать его с амбициями оппозиционных лидеров. Те отнюдь не безгрешны и часто будто бы пытаются приватизировать политически активную молодежь, использовать ее в своих интересах. Возможно, подсознательно они опасаются ее независимости, которая в случае прихода власти станет для них такой же проблемой, какой сегодня является для «Грузинской мечты». Если б они опирались на стратегическое видение, то не проявляли бы чрезмерной мобилизационной активности на этом направлении, используя другие средства борьбы. Для того, чтобы молодежь выступила против действующей власти и всего порядка вещей, который мешает развитию и унижает человеческое достоинство, студентов, как бы парадоксально это не прозвучало, нужно оставить в покое, дав им время для самостоятельного осмысления происходящего, проведения дискуссий, создания различных организаций, прочтения новых книг и т. д. Эпохальные события мая 1968-го во Франции не были инспирированы политическими дельцами, их основой стало независимое от старых центров влияния и потому страшное для них стремление молодых людей к свободе и справедливости. Независимость молодежного движения от старой политической элиты – необходимая предпосылка его успеха.

В контексте этой проблемы не так важно, что произойдет в ближайшие дни – устоит ли хитрая и оборотистая «партия власти», или ее неудачливые в прошлом противники все же сумеют добиться своего. Для подлинной революции, вне зависимости от того, к каким политическим последствиям она приведет, жажда новизны должна соединиться с идеей свободы не только в известной фразе Ханны Арендт, но и в умах тысяч молодых граждан и их родителей. Было бы неплохо, если б этот процесс начался в высших учебных заведениях с изучения предмета и понимания того, чем на самом деле является революция.

Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции

Подписывайтесь на нас в соцсетях