В 2018 году грузинское кино отметило 110-летний юбилей, дизайнер с мировым именем Демна Гвасалия выпустил коллекцию, посвященную теме войны в Абхазии, в Тбилиси прошел экспериментальный Фестиваль новой драмы, здесь побывали режиссеры Дэвид Линч и Андрей Звягинцев, впрочем, вероятно, ключевое для грузинской культуры событие прошло за пределами самой Грузии – во Франкфурте.
В этом году Грузия стала почетным гостем Франкфуртской книжной ярмарки. Важность этого события, вероятно, сложно переоценить: эта ярмарка – одна из самых крупных литературных платформ в мире, и попасть на нее в качестве почетного гостя – задача непростая. При этом было бы ошибочным полагать, что событие это – исключительно литературное. Это возможность рассказать о своей стране, о том, чем она живет, что ее волнует, что печалит, и даже о том, как все начиналось.
«Есть забытые культуры. Еще есть мертвые, теплящиеся только благодаря науке, в стенах университетов, культуры. Есть величественные – их безусловная недосягаемость даже создает некоторую неловкость. И вот среди этого всего – живого и мертвого, простого и сложного – есть древнейшие культуры, неизвестные современному миру или же знакомые единицам любителей. Культуры, которые лишь чудом выжили и дошли до XXI века».
Такова, по мнению писателя Аки Морчиладзе, грузинская культура. Десять минут понадобилось ему для того, чтобы вкратце, немного эмоционально и порой иронично рассказать о ней собравшейся на Франкфуртской ярмарке аудитории. Он говорил об истории, о борьбе за выживание, о тяжелых затяжных временах, в которых вопрос быть или не быть этой стране в принципе, по его мнению, определила именно ее культура. Ее, грузинскую культуру, Морчиладзе наделяет самыми разными чертами. Она упряма и странна: гуманистическая и изуродованная, она при этом остается культурой, которую мы называем грузинской, сказал Ака Морчиладзе:
«Грузинская литература, как вы знаете, очень стара, ее история насчитывает много веков. Мы говорим, что ей 1500 лет, какие-то ученые говорят, что 2000, 2500... Как бы то ни было, эти века – немалый срок, чтобы судить о том, что ценно, а что – нет. Как и любая другая литература, грузинская вращается вокруг человека. Вот наш первый рассказ, в котором описано происходившее в V веке, – он был бы очень понятен в мире и тогда, и сейчас его проходят в школе у нас на том языке, которым он был написан в V веке. Это рассказ о женщине и мужчине, о семье, преданности, политике, Боге, вере, чести, о тысяче вещей. Все это описано таким образом, что ты легко можешь понять, что в душе и сердце человека за эти XV веков ничего особо не изменилось».
При этом Ака Морчиладзе убежден, что Грузия принадлежит поэзии. Для того чтобы написать роман, нужны время, стол, бумага... А если война, бедствия? Колено и клочок бумаги, а значит – стих:
«Я должен сказать, что у нас даже исторические хроники писали стихами. И романы писали стихами, и государственные бумаги. На деревьях, платках, чашах, партах. Это странная традиция, которая требует больше труда, чем проза. Проза такова – нужно обязательно сесть, это дело человека со свободным временем».
На пять дней октября грузинская культура, можно сказать, «переехала» во Франкфурт: павильон Грузии занял 1800 квадратных метров ярмарочной территории и был поделен на семь пространств. В основу концепции общей программы под названием «Грузия, рассказанная алфавитом» легли, собственно, сам уникальный алфавит и письменность, а с другой стороны – грузинский характер, определенные явления, события и персонажи, связанные со страной. Тема алфавита преобладала и в стилистическом оформлении павильона. В одном из его уголков, к примеру, были использованы 33 масштабных конструкции, где каждая из них, т.е. каждая буква рассказывала посетителям о различных аспектах и героях, связанных с Грузией. «О», к примеру, это оккупация. О ней, к слову, в ходе церемонии открытия грузинского павильона говорила немецкоязычный автор Нино Харатишвили:
«Я пишу по-немецки, потому что люблю этот язык и верю, что на этом языке я могу более точно рассказать грузинские истории. Когда я начала писать, я была грузинским автором, потом стала немецко-грузинским и в конце концов – немецким. Странно, но книга, которую я написала на немецком, на 1300 страницах рассказывала о Грузии. В последние 27 лет Грузия борется за возвращение своей идентичности (...) У Грузии есть много историй, которые нужно рассказать. Они трагичны, вероятно, ужасающи, это истории о захвате (территорий), о смерти, о спасении, войне и потере, горе и бесперспективности, но в то же время – это истории о надежде и прекрасных людях».
В июле в Тбилиси прошел экспериментальный Фестиваль новой драмы. Кураторы намеренно решили не называть его театральным, чтобы избежать ассоциаций с фестивалем театра в его привычном для грузинского зрителя понимании. Это, как изначально заявляли они, было скорее неким слиянием драматургии с искусством перформанса. Все шесть пьес, показанных в ходе фестиваля, были созданы специально для него, и в каждой из них основная нагрузка легла на текст:
«Я не то что убью, я всех их *** ради тебя».
В отличие от сцены, в жизни люди часто выбирают именно такие слова. Такая форма общения близка и подросткам, которых главными героями своей пьесы «Хладнокровный» сделал Паата Циколия. Хотя в случае с этим фестивалем разделение на «жизнь» и «сцену», в принципе, было достаточно условным: площадкой, где демонстрировались перформансы, был выбран павильон киностудии «Грузия-фильм».
«Это недетские темы, но это о детях, о школьниках. Главный персонаж этого текста – очень жестокий, циничный ребенок», – объяснял автор и режиссер пьесы Паата Циколия.
София Киласония, куратор фестиваля и человек, кому принадлежит идея его создания, сказала «Эху Кавказа», что задумывала его не как зрелищный праздник, а как площадку, которая посредством искусства позволила бы вести диалог со зрителем на действительно острые и важные темы – социальные и политические:
«Мы считаем, что главная проблема грузинского искусства – его крайняя дистанцированность от действительности. Но наш фестиваль – это не праздничное зрелище. Требование, которое мы сами себе ставим: (представление) должно быть экспериментальным и смелым по своей форме и содержанию. Цель нашего проекта заключается в том, чтобы здесь и сейчас откликнуться на определенные процессы и обстоятельства».
В том, что грузинское искусство не созвучно времени, существующим вызовам и актуальным проблемам, Киласония, с одной стороны, винит советское прошлое. С другой же, считает, что это достаточно удобная позиция, в которой автор, уклоняясь от реальности, может чувствовать себя защищенным от возможных нападок.
110-летний юбилей грузинского кино отметила тематической экспозицией киностудия «Грузия-фильм» этим летом. Точкой отсчета, его «днем рождения» принято считать первые документальные кадры, отснятые Василом Амашукели. Снял он их при поддержке бакинского мецената, рассказал «Эху Кавказа» директор информационного центра киностудии «Грузия-фильм» Леван Купарадзе. Премьера отснятого материала состоялась в 1908 году сначала в Баку, а позже он был показан в Кутаиси.
«Это бакинский рынок, перевозка угля на верблюдах, буровые скважины, пейзажи Кутаиси, караван-сарай в Тбилиси. В 50-х годах эти кадры были показаны в Париже. Они хранятся в местном хранилище по сегодняшний день. А 15 мая 1908 года – день, когда их премьера прошла в Баку, – считается днем рождения грузинского кино».
Под экспозицию, посвященную юбилею, было отведено несколько залов киностудии. В одном из них выставили целую армию манекенов, одетых в раритетные костюмы персонажей из грузинских фильмов разных лет. Такая встреча вряд ли когда-либо могла состояться, но здесь герои картин «Георгий Саакадзе», «Отец солдата», «Кето и Коте», «Древо желаний» и прочих оказались в одном пространстве. Вместе с ними на экспозиции было представлено и оружие, «сыгравшее» свою роль в кино. Пистолет «Маузер», пулемет Максима, винтовка Мосина, знаменитые немецкий «Шмайсер» и советский ППШ. Все в рабочем, как заверяли организаторы выставки, но не в боевом состоянии.
Еще одна «армия», которая была представлена на этой экспозиции, – это камеры. Разных форм, возможностей и размеров: безотказная «Конвас автомат», которая преданно служила при любых погодных условиях, 17-килограммовая «Родина», на которую были сняты, к примеру, «Имеретинские эскизы» Наны Мчедлидзе и «Лурджа Магданы» – совместная работа Тенгиза Абуладзе и Резо Чхеидзе. Среди всей этой аппаратуры есть и почетный ветеран – камера, произведенная во Франции в 1912 году, рассказывает Леван Купарадзе:
«В 1930 году эта камера была переделана в камеру для съемки анимационных фильмов. Иностранные специалисты, которые тогда консультировали наших, уже тогда удивились тому, что эта «музейная» камера могла быть на что-то способна. Но вот эта «музейная» камера 1912 года выпуска снимала мультфильмы вплоть до конца 80-х. Сейчас ее не включают, но она и сегодня смогла бы «поработать», почему бы и нет».
Кстати, о кино – в августе специальная комиссия, созданная при Национальном киноцентре, выбрала фильм для «Оскара». Им стал «Намме» режиссера Зазы Халваши. Это фильм по мотивам грузинской мифологии. О женщине, ворожее, врачевавшей людей водой, Зазе Халваши рассказывала еще его бабушка. А ей, вероятно, ее бабушка. В горном селе Аджарии, откуда они родом, верили, что целительница Намме действительно существовала.
«Я обдумывал эту картину много лет. Это история о девушке, которая пытается найти себя в этой жизни, найти, как обычный человек, как женщина, освободившись от образа ворожеи, некоего природного явления. Это человек, который лечит всех и вся, но сам при этом остается несчастным, и его образ сопровождал меня всегда».
Всего за право стать номинантами в категории «лучший фильм на иностранном языке» участвовало около 90 картин из разных стран мира. Уже сейчас, в декабре, стало известно, что «Намме» в оскаровский шорт-лист не попал. Бывший руководитель Национального киноцентра Нана Джанелидзе изначально предупреждала, что «Оскар» – конкурс непрогнозируемый, хотя о самой картине, как и многие другие грузинские критики, отзывались очень тепло:
«Картина эта, безусловно, очень художественная, очень поэтичная, очень лиричная. Такая притча, которая заставляет нас задуматься. Она очень локальна, ввиду своего места (действия), но при этом масштабна, мудра: какие драгоценные качества мы теряем и как мы сами создаем мир, который нас поглотит. Таких картин очень мало сейчас. Она стоит особняком».
Этой осенью в Тбилиси для проведения мастер-классов приезжал российский режиссер Андрей Звягинцев. Грузинской аудитории он рассказал о деталях создания кино: о сценарии, выборе локаций, съемках, монтаже, музыке и немного о себе.
«Так, приготовились, начали!» – свою первую команду съемочной группе Андрей Звягинцев дал в 93-м году. Говорит, что прежде, чем сделать это, проконсультировался с оператором, который объяснил «самопровозглашенному» режиссеру последовательность: мотор – камера – начали. Совок только рухнул, денег, говорит Звягинцев, не было даже на жетон для проезда в метро. Что-то надо было делать: либо возвращаться в родной город и искать работу в местном театре, либо решать что-то на месте. Поэтому, встретившись с владелицей мебельного магазина, ищущей человека, который смог бы снять для нее рекламный ролик, актер Андрей Звягинцев просто взял и назвался режиссером. Он говорит, что сделать это его вынудила тогда по большей части нужда. Впрочем, безусловно, не только она:
«Если у вас в голове есть ваш фильм, если вы знаете, как он устроен, если вы верите в то, что это то, что необходимо осуществить, – не должно быть никаких страхов. Надо быть отважным и верить в свой голос. Это твой голос, который нужно выпустить наружу. Не идти по проторенному пути, не повторять то, что уже сделали другие».
Главное, говорит Звягинцев, поверить в то, что твой голос, именно твой, – должен быть услышан. И в этом смысле наиболее точным наставлением для него стали когда-то слова его педагога во ВГИКе, говорит режиссер:
«За две с половиной тысячи лет существования театра – в театре было все. Вот просто все. Единственное, чего не было, – это вас».
Андрей Звягинцев – режиссер, который не любит импровизаций. У него все выверено, продумано, просчитано, зашифровано и даже, кажется, прочувствовано на том же рационально-ювелирном уровне. Все его фильмы, говорит он, решаются за рабочим столом, дальше они просто реализуются. При этом так же важно, по словам режиссера, уметь избавиться от того, что «не прижилось» в том или ином кино:
«Безжалостно распоряжаться материалом. Если у тебя есть план, который ты весь день ждал и дождался наконец какого-то луча солнца, там еще прилетели какой-то дивной красоты птицы, – и он (кадр) настолько прекрасен, настолько красив, что тебе жаль от него отказаться. Или ты снял в своем фильме маму, например. Ну, она родная тебе, мама, как же ее вырезать? Однажды я понял, что принцип такой: самые прекрасные куски, самые волшебные, те, которые дались тебе самой высокой ценой, нужно безжалостно удалять из фильма, если они как бы фальшивят».
Изображение и некую недосказанность режиссер ставит выше слова. Порой, говорит он, умолчав о чем-то, можно сказать намного больше, чем произнеся это.
«Мне, например, нравится, когда мы наблюдаем персонажа, и иногда только к середине (фильма) узнаем, как его зовут – так, случайно, вдруг. Ты как бы врываешься в жизнь, в обстоятельства. Как, знаете, в поезде попутчик: ты едешь с ним, разговариваешь о чем-то, и вот он на станции сошел. Ты влетел в его жизнь, а потом он вышел из этой жизни. Но из этого отрезка, фрагмента его жизни тебе очень многое о нем понятно. У кино есть магия наблюдения. Наблюдения за человеком, необязательно знать, что он сказал об этом персонаже, когда ты видишь его отношение к нему».
Андрей Звягинцев говорит, что любит все этапы работы над фильмом: рабочий стол, как он называет процесс подготовки, непосредственно съемки и монтаж. Эмоционально-психологическая нагрузка, сопутствующая им, не давит на него, напротив, он говорит, что именно она, как бы это пафосно не звучало, позволяет ему чувствовать себя счастливым. Единственное, что он не терпит во всем этом, – это ожидание звонка от продюсера. Этот временной отрезок Звягинцев называет бессмысленным, пустым времяпровождением.
«Я оживаю в тот момент, когда продюсер говорит: «Я нашел деньги, давай, делаем этот фильм». Потому что впереди – счастье реализации, радость от того, что навязчивые тени вдруг становятся плотью, реальностью».
От начала работы над новым фильмом Звягинцева отделяет тот самый звонок продюсера – его режиссер ждет уже полтора года, с мая 2017-го. Проект уже есть, говорит режиссер, правда, не уточняет, какой именно. Хотя можно предположить, что речь идет о фильме о Второй мировой войне. В ходе мастер-класса Звягинцев обмолвился, что давно мечтает воплотить эту идею.
Между тем другой войне – грузино-абхазской и Грузии как таковой, дизайнер и беженец из Сухуми Демна Гвасалия посвятил коллекцию своего бренда VETEMENTS осень-зима 2019. С ним журналисты грузинской службы Радио Свобода Нико Нергадзе и Гоги Гвахария поговорили, собственно, о Грузии, о том, как дизайнеру удалось отразить 90-е в современном фэшн-мире, при этом преподнеся их в новом свете, без оговорки «ретро». Говорит Демна Гвасалия:
«Последний показ был первым случаем, когда я ко всему подошел так, будто снимал кино, а не ставил показ. Когда, знаете же, много разной красивой одежды подготовишь, потом соберешь в коллекцию, а после делаешь фэшн-шоу. До этого я так делал. А сейчас впервые я захотел рассказать свою историю. С самого начала знал, что это будет более личным. Каждый силуэт, с первого до последнего образа, был персонажем, который для меня представлял кого-то конкретного. Над всем этим я работал так, как, по-моему, режиссеры работают с актерами. Еще три месяца назад я точно знал, кто должен был представить первый образ, кто - второй и так далее. Как правило, никто так показы не ставит. Это был для меня интересный эксперимент – вернуться в прошлое и посмотреть, как его можно перевести на язык моды. В конечном счете ведь главное – все же мода. VETEMENTS представляет именно моду, создание одежды. Только на этот раз я моду скомбинировал с моим личным прошлым. Я это вижу так же, как своеобразный самоанализ, часть самоизлечения. Это и моя презентация, как грузина, поскольку мне всегда трудно было объяснить, откуда я. Или вообще не знали, о чем я говорил, или считали, что из Атланты, Америки. Я до сих не мог передать мое происхождение, идентичность. Думаю, сейчас это было впервые, когда она (идентичность) лежала как на ладони, у всех на виду».
Среди прочих, Демна Гвасалия ответил на вопрос, как он относится к мнению некоторых соотечественников, полагающих, что дизайнер использовал свои детские травмы в коммерческих целях.
«Нет, это не было «коммерциализацией моей травмы». На самом деле это было принятие моей травмы и превращение ее в творчество. По-моему, очень важно именно то, что не замечается большинством людей. Травма превратилась в творчество, и было создано что-то новое. Это самое удивительное, что могут сделать творческие люди (креативные) в своей карьере».
Нико Нергадзе в беседе с дизайнером затронул вопрос его ухода из LOUIS VUITTON. Игра по своим правилам, отказ от привычных показов и коммерция: о том, как ему удается сочетать все это, Гвасалия сказал следующее:
«В этом, наверное, заслуга и моего прошлого. Если мы вернемся к тому, где я вырос, в войне… мне было 12, когда у нас было отнято все, и мы должны были начать жизнь с нуля. Думаю, это делает тебя другим человеком, когда тобой пройдена такая война, ты по жизни двигаешься гораздо быстрее, легче идешь на риск и решения принимаешь проще. Думаю, это повлияло и на моего брата, и потому мы работаем вместе. Поэтому я принимал эти решения: оставил работу, на которой чувствовал себя комфортно, и слепо затеял новое дело – создал VETEMENTS. Хотя это было рискованным решением, но я опирался и на мои чувства. Я знал, что то, что я делаю, – это правильно, потому что не был счастлив тем, что делал раньше. Знал и то, что, если я не доволен, тогда ничего не выйдет. В итоге, принятие этого решения для меня произошло очень легко. Я пытаюсь сказать, что те решения, которые многие могут воспринять как противоречивые или же как мятежный шаг, для меня и VETEMENTS произошли естественно. Это было действие не против правил других, а решение увидеть свои правила».
«Тебе было 20, когда ты уехал из Грузии, у тебя не было «крепкой спины» и покровителя… Когда ты подумал: «Я нравлюсь людям, могу делать сам»? – спросил Нико Нергадзе у Демны Гвасалия:
«Во-первых, я никогда не нравился людям моды, до сих пор я им не нравлюсь, не знаю почему. У меня действительно никогда не было «спины» – я это вам говорю с двухсотпроцентной уверенностью. Вы знаете, кто были моими сторонниками, когда я был тинейджером, когда только решил, что буду дизайнером? Те люди, которые хотели носить созданную мною одежду, или то, что я носил, или переделал, или полностью сам сшил. Это было моей главной мотивацией, чтобы творить. Я всегда знал, был уверен: есть люди, которые хотят мою одежду. Поэтому я и делаю то, что делаю», – сказал Демна Гвасилия в интервью грузинской службе Радио Свобода.
Этой осенью званием почетного тбилисца столичные власти наградили Майю Мания – историка архитектуры, известную как борца за сохранение исторического облика Тбилиси. На церемонии вручения символических ключей от города Майя Мания заострила внимание на тех проблемах, перед которыми стоит сегодня город, и призвала людей, принимающих решения, проявить больше строгости и осторожности, чтобы сохранить цельность и уникальность столицы. «Пока у нас еще есть шанс спасти (город)», – сказала историк архитектуры, прежде чем уйти со сцены. Между тем определенная часть общества отнеслась критически к награде Майи Мания. А вернее будет сказать – к тому, что власти, далеко не всегда прислушивающиеся к мнению историка архитектуры, решились на подобный, по мнению некоторых наблюдателей, довольно циничный жест. В социальных сетях даже высказывалась мысль, что, возможно, было бы лучше и вовсе отказаться от награды в знак протеста против того, что происходит с городом сегодня. Тем не менее сама Майя Мания четко разграничивает эти понятия и считает, что звание почетного тбилисца как таковое – это большая честь для каждого, кто его когда-либо получал:
«Честно говоря, я и не знаю, чем я это заслужила. Наверное, своим трудом и любовью к родному городу».
В беседе с «Эхом Кавказа» Майя Мания рассказала о доме, в котором она провела детство – на улице Плеханова. Его, как и многих других зданий в Тбилиси, уже давно нет. Зато есть чудовищный, как Майя Мания его называет, жилой дом за первой гимназией. Есть видоизмененное, а по сути, тоже потерянное здание ИМЭЛа с гигантской стеклянной пристройкой – безвкусной, непластичной, неэстетичной и в первую очередь, по мнению историка архитектуры, просто неуместной. Тбилиси – это город видов, он строился как город, скажем так, с «природными декорациями», ландшафтом, который можно было увидеть из главных точек столицы:
«Тбилиси построен на этих видах. И на каждом этапе все это соблюдалось. Архитектор обязательно считался с архитектором предыдущей эпохи. Это так чувствуется, когда ходишь по древней части города, даже в том мелком масштабе, характерном для Тбилиси XIX века. Где рельеф мягкий, не очень поднимается сильно, там ты чувствуешь, как они думают друг о друге, как они сохраняют это равновесие».
Равновесия уже давно нет на площади Свободы. Там сейчас растет очередное здание – это часть проекта «Панорама Тбилиси». По задумке он также должен затронуть площадь Эрекле II и, что самое страшное, по мнению историка архитектуры, ландшафтную зону, те самые «природные декорации», на фоне которых строился Тбилиси.
«Проект «Панорамы» – он, конечно, губителен, бесспорно, губителен. Ландшафтная зона защиты – это очень важная зона. Я вспоминаю: в охране памятников специалисты много работали над чертами охранной зоны, в 1983 году это происходило. Тогда эта зона была очень четко определена, и я боюсь, что сейчас она будет затронута сильно».
Майя Мания считает, что Тбилиси, несмотря на все негативные явления, которые с ним происходят, удается сохранить свою уникальность благодаря необъяснимой силе притяжения, исходящей от старой части города.
«Вот на этом пока Тбилиси держится, мне кажется. И вот эти дворы... Конечно, мне неудобно выделить один конкретный дом, когда там совокупность имеет огромное значение. Понимаете, ценность Тбилиси вот в этой совокупности, в этом разнообразии дворов. Там всего несколько типов (дворов), их варианты чередуются, понимаете, и так они переплетены, что создают пространственную структуру, которая сливается с рельефом – то с мягким, то с контрастным, то с плоским. А еще вертикали церквей – грузинских ортодоксальных, армянских григорианских, русская колокольня, мечеть, синагога. Я понимаю, что вот эта пластика и эта уникальность, которые создаются композиционным строем дворовых пространств и этой внутриквартальностью, укрепляются уникальными домами».
Многие из этих уникальных домов, говорит Майя Мания, находятся в ужасающем состоянии, еле дышат и скоро могут просто исчезнуть:
«Мы не должны этого позволить. Я понимаю, что в стране очень много проблем. Социальные проблемы, о чем речь. Но мы с вами говорим об архитектуре – важно эстетически воспитывать детей и последующие поколения. Это же пища. Это же пища, очень важная пища. Тифлис стоит мессы, поверьте мне».
