ПРАГА---О проблемах осетинского и других языков, находящихся в столь же рискованной ситуации, мы поговорим за «Некруглым столом» с социолингвистом, профессором Тбилисского государственного университета Заалом Киквидзе и югоосетинским блогером Аланом Парастаеваым.
Вадим Дубнов: Алан, в чем проблема осетинского языка, в чем опасность для языка, действительно ли есть угроза его существованию и развитию?
Алан Парастаев: Осетинский язык, к сожалению, признан советом ЮНЕСКО вымирающим, и к нему требуется соответствующее отношение. Если говорить о реальной ситуации, которая сейчас наблюдается в Южной Осетии, да и в Северной тоже, то, с одной стороны, популяризация языка налицо. Да, молодежь стала даже в соцсетях общаться по-осетински, на улицах, особенно в Северной Осетии, наблюдается в этом плане прогресс, люди стали говорить по-осетински, чего раньше не наблюдалось и над чем часто подтрунивали южные братья. Другое дело, что не происходит изменений в качестве употребительного осетинского языка, т.е. он остается на бытовом уровне, в котором достаточно большой, и может даже, зашкаливающе большой процент употребления русских слов. К сожалению, чем дальше, тем больше этот процент. В этом плане, я думаю, основная сегодняшняя задача языковедов, тех, кто продвигает язык, в том, чтобы сделать осетинский язык, в хорошем смысле этого слова, чистым.
Your browser doesn’t support HTML5
Некруглый стол
Вадим Дубнов: Т.е. мы говорим о заимствованиях, о засорении, а не о вытеснении…
Алан Парастаев: Как такового вытеснения нет. Другое дело, есть люди, которые, скажем, переехали из России за последние годы или жили там какое-то время и потеряли навыки осетинского языка, и, приезжая сюда, снова учатся осетинскому языку.
Вадим Дубнов: Заал, как умирают малые языки? Потому что, с одной стороны, есть в Европе небольшие государства, где этим языкам ничего не грозит – в той же Балтии, – с другой стороны, с осетинским языком, с тюркскими или черкесскими языками на территории России есть явные проблемы. В чем состоят объективные и субъективные опасности для таких небольших языков, которые находятся в орбите языков глобальных и крупных?
Заал Киквидзе: В первую очередь, когда ЮНЕСКО решает, что тот или иной язык является исчезающим, это не основано на каких-то субъективных факторах, это точная наука. Но политики не используют эти категории, а мы, социолингвисты, используем эти категории – это сфера использования того или иного языка. Несмотря на то, что написано в Конституции или в том или ином нормативном акте, реальная ситуация всегда показывает, как развивается язык. У ЮНЕСКО есть четырехранговая система, – слава богу, осетинский язык не на последнем месте, – когда у языка исчезают сферы использования, в первую очередь, конечно, в сфере образования, а также пресса, коммуникация между представителями разных поколений, как язык используется в сфере судопроизводства, медиа и т.д.
Вадим Дубнов: Алан, в чем вы видите большую опасность – в естественном умирании каких-то языковых коммуникационных функций, в гравитации более крупных языков, которые находятся рядом (английского, русского или грузинского) или в каких-то административных диспропорциях, административном давлении?
Алан Парастаев: Конечно, и первый элемент присутствует в рисках для осетинского языка, но, по сути, второй – это, в принципе, то, о чем мы сейчас пытаемся говорить в Южной Осетии, пытаемся бороться, чтобы осетинский язык был введен в использование в административных сферах, в судопроизводстве, просто чтобы его больше видели, чтобы он стал нужен человеку в его практической жизни. Ну, в медиа более или менее он поддерживается, есть издания на осетинском языке, книги издаются, но вот из практического использования он уже исчезает.
Вадим Дубнов: Алан, это вопрос энтузиазма или есть какие-то технологии, какие-то проверенные способы взращивания нового носителя языка?
Алан Парастаев: Ситуация немного странная. На государственном уровне, на уровне официоза все это проговаривается, что надо делать. Надо возвращать, надо возрождать, но на практике делается не столько, сколько говорится, – вот в чем проблема.
Вадим Дубнов: Давление центральной российской власти, скажем, в Северной Осетии, может добить язык или это, в общем, не самый существенный фактор?
Алан Парастаев: Тут достаточно интересная ситуация. Давления и в советское время, в принципе, по тому, что мы наблюдали в Северной Осетии, не было. Но тем не менее там осетинский язык пропал из употребления намного в большей степени, чем, скажем, даже не в Южной Осетии, где всегда говорили и сейчас тоже больше говорят на осетинском, но больше во внутренних районах Грузии, где у осетин имелись национальные проблемы.
Вадим Дубнов: Заал, насколько опасно административное давление со стороны властей той или иной страны?
Заал Киквидзе: Да, это, конечно, опасно, потому что если мы возьмем, например, статистику, то из семи тысяч языков, которые сейчас насчитываются в мире, только 10 процентов из них будут живы, будут использованы и через сто лет, и не только в Российской Федерации, но также в других частях мира. И это несмотря на то, насколько сильным будет это административное давление, в каких ситуациях, в больших странах, где есть один доминантный язык. Например, в Южной Осетии по закону государственными языками являются осетинский и русский, но это только по закону. Конечно, большая сфера использования касается русского. В результате эти большие языки выступают в роли поглощающих, потому что они используют остальные социальные функции. Возьмем пример, который очень похож на ситуацию в России, – это Франция. Вследствие французской языковой политики национальные языки, будь то баскский, бретонский, корсиканский и т.д., уже именуются «региолектами», они почти уподобляются говорам, диалектам французского языка.
Вадим Дубнов: Тогда зачем, если крупные языки так добивают и поглощают малые, государства, в частности, Россия или Франция, осуществляют административное давление на эти языки?
Заал Киквидзе: Это вообще-то больше проблема политики, чем лингвистики. С точки зрения современной ситуации этим пользуются не только политики – например, когда происходит миноризация того или иного языка, т.е. вытеснение, то потом находятся люди, которые финансируют изучение этих миноритарных языков, потому что сейчас это модно. То, что происходит миноризация путем административных факторов, это уже дело политики того или иного государства и существенная часть их политического строя.
Вадим Дубнов: Мне приходилось слышать от социологов, что если вопрос не политизировать, то вопрос языка беспокоит от 4 до 6 процентов населения. Как вы полагаете, субъективные политические факторы насколько опасны для языка, по сравнению с объективными факторами, о которых мы говорили выше?
Заал Киквидзе: Да, в XXI веке это, конечно, очень опасно, потому что это мировой процесс лингвистического империализма, но у XXI века есть и другие аспекты – я имею в виду электронные, социальные сети и т.д., которые могут быть использованы как инструмент, чтобы не дать языку умереть.
Вадим Дубнов: Алан, как вы думаете? Я имею в виду последние законы, принимаемые в отношении языков – не только осетинского – в России, где национальные языки выводятся из обязательного обучения.
Алан Парастаев: Я думаю, что такие законы, наоборот, играют в пользу осетинского языка – это еще один повод обратить внимание общества на то, что их язык находится в опасности и надо более скрупулезно, углубленно и всесторонне его изучать. Во всяком случае, такой процесс наблюдается в Северной Осетии, где сегодня уровень знания и использования осетинского языка как никогда, во всяком случае, в течение последнего века, силен. Сейчас он на достаточно высоком уровне, и у людей есть стремление не только его изучать и знать, но и говорить на нем, что самое важное – использовать его в обыденной речи. Это можно сегодня услышать на улицах Владикавказа, что раньше мы, к сожалению, наблюдали очень нечасто.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия